4 апреля 1982 года. Миннеаполис
Буду краток, поскольку через три дня вас увижу.
Миннеаполис - огромный тихий город. Людей почти не видно. Автомобилей тоже мало.
Самое интересное здесь - река Миссисипи. Та самая. Ширина ее в этих краях - метров двести.
Короче, на виду у толпы американских славистов я эту реку переплыл.
Переплыл Миссисипи. Так и напишу в Ленинград. По-моему, ради одного этого стоило ехать...
Знаете, в марте я давал интервью Рою Стиллману. И он спросил:
- Чем тебя больше всего поразила Америка?
Я ответил:
- Тем, что она существует. Тем, что это - реальность.
Америка для нас была подобна Карфагену или Трое. И вдруг оказалось, что Бродвей - это реальность. Тиффани - реальность. Небоскреб Утюг - реальность. И Миссисипи - реальность...
Как-то иду я по Нижнему Манхэттену. Останавливаюсь возле бара. Называется бар - «У Джонни». Захожу. Беру свой айриш-кофе и располагаюсь у окна.
Чувствую, под столом кто-то есть. Наклоняюсь - пьяный босяк. Совершенно пьяный негр в красной рубашке. (Кстати, я такую же рубаху видел на Евтушенко.)
И вдруг я чуть не заплакал от счастья. Неужели это я?! Пью айриш-кофе в баре «У Джонни».
А под столом валяется чернокожий босяк...
Конечно, счастья нет. Покоя тоже нет. К тому же я слабовольный. И так далее.
Конечно, все это мишура, серпантин. И бар, и пьяный негр, и айриш-кофе. Но что-то, значит, есть и в серпантине. Сколько раз за последнее десятилетие менялся фасон женских шляп? А серпантин тысячу лет остается серпантином...
Допустим, счастья нет. Покоя - нет. И воли - тоже нет.
Но есть какие-то приступы бессмысленного восторга. Неужели это я?
Живу в отеле «Куртис» с множеством разно образных увеселений. Есть бар. Есть бассейн. Есть какая-то подозрительная «Гавана-рум». Есть лавка сувениров, где я приобрел купальные трусики для Миссисипи. (На передней части изображена сосиска и два крутых яйца...)
Есть чистые простыни, горячая вода, телевизор, бумага. Есть потрясающий сосед - Эрнст Неизвестный. (Только что он убедительно доказывал Гаррисону Солсбери: «Вертикаль - это Бог. Горизонталь - это Жизнь. В точке пересечения - я, Микеланджело, Шекспир и Кафка...»)
Есть - вы, которому я шлю это дурацкое письмо.
Живу в отеле. Участвую в каком-то непонятном симпозиуме. Денег - около сотни.
Рано утром выйду из гостиницы. Будет прохладно и сыро. Меня остановит какой-нибудь голодранец и спросит:
- Нет ли спичек?
Я отвечу:
- Держи.
И протяну ему зажигалку. И человеку будет трудно прикурить на ветру. И тогда я добавлю:
- В себя, в себя...
И вряд ли он будет глазеть мне в след. Потому что эти несколько слов я могу выговорить без акцента.
Он скажет:
- Прохладный день сегодня.
И я отвечу:
- Surе.
И мы пойдем - каждый своей дорогой. Два абсолютно свободных человека. Участник непонятного симпозиума и голодранец в джемпере, которому позавидовал бы Евтушенко...
Ночью мы играли в бинго. И Неизвестный проиграл четыре раза. Значит, он победит в какой-то другой, неведомой игре...
Всех обнимаю. Скоро увидимся. Везу небольшой отрывок и конец тюремной повести. Мне его передали через Левина из Техаса. Начало отсутствует. Начиналась она, я помню, так:
«На Севере вообще темнеет рано. А в зоне особенно...»
Я эту фразу куда-нибудь вставлю.
Ну, до встречи...
Как только оборвался рев моторов, высоко над головами зашумели сосны. Заключенные бросили работу, вытащит ложки из-за голенищ, пошли к сараю.
Баландер погрузил черпак в густую и темную жижу.
Ели молча, затем достали кисеты и прикурили от головни.
Дым костра уходил, становился бледным октябрьским небом. Было тихо. Сосны шумели в опустевшем без гула моторов пространстве над лесоповалом,
- Поговорим о чудесах? - сказал бугор Агешин, надвинув рваный зековский треух.
- Кончай, - отозвался Белуга, - после твоих разговоров не спится.
- Не спится? А ты возьми ЕГО - да об колено! На воле свежий заведешь, куда богаче...
Зеки нехотя рассмеялись. Осенний воздух был пропитан запахом солярки. Покачивались деревья в бледном небе. Солнце припадало к шершавым желтоватым баланам.
В стороне курили двое. Коротконогий парень в застиранной телогрейке - Ерохин. И бывший прораб, уроженец черниговской области, тощий мужик - Замараев.
- Пустой ты человек, Ероха, - говорил Замараев, - пустой и несерьезный. Таким в гробу и в зоосаде место...
- Уймись, - сказал Ероха, - попер как на буфет!.. А то ведь у меня не заржавеет. Могу пощекотить...
- Испугал... Все треплешь языком, а жизнь проходит...
Ерохин рассердился:
- Брось мансы раскидывать, чернуха здесь не пролазит... Да и что с тобой говорить? Ты же серый! Ты же позавчера на радиоприемник с вилами кидался... Одно слово - мужик...
- У нас в каждой избе - радиоточка, - сказал Замараев.
Он мечтательно возвысил глаза и продолжал:
- У меня пятистенка была... Сарай под шифером... Коровник рубленый... За окнами - жасмин... Я жил по совести. Придет, бывало, кум на разговенье...
- Кум? - забеспокоился Ероха. - Опер, что ли?
- Опер... Сам ты - опер. Кум, говорю... Родня... Придет, бывало. Портвейного вина несет бутылку... Кум у меня серьезный человек был, инвалид...
- Партийный, что ли? - снова вмешался Ероха.
- Беспартийный коммунист, - отчеканил Замараев,- ногу потерял в ежовщину...
- Значит, враг народа?
- Не враг, а лейтенант ОГПУ. Таких, как мы, шакалов охранял. Ноги лишился. На боевом посту отморозил... Из рядов его выгнали, но пенсию дали...
- Зря, - сказал Ероха.
|
2